Георгий Квантришвили: «Поэт в священном безумии рвет рубаху до пупа»

Литератор и краевед – о городском мифе и забытых поэтах

 Сколько ни говори о самарской литературе, имени Георгия Квантришвили не минуешь. Литератор, стоявший у истоков ското- и трупофутуризма в Самаре, архивист, ежедневно отмечающий дни рождения забытых поэтов, краевед, знающий о городе почти все и участвующий в создании его мифологии. «МК в Самаре» поговорил с ним накануне презентации альманаха «Графит», в котором выйдет новое литературное разыскание Георгия.

Литератор и краевед – о городском мифе и забытых поэтах
Георгий Квантришвили каждый день отмечает по дню рождения одного из литераторов.

 «Слово «поэт» звучит короче и возвышеннее»

– В эту субботу ты выступишь на презентации литературного альманаха «Графит». Что подготовил для читателей?

– В этом выпуске альманаха у меня просто сногсшибательный материал: венок сонетов, назван древним индоевропейским именем Волги «Ра». Автор, Александр Коненко, был забыт абсолютно в нашем регионе. По моим сведениям, это первый венок сонетов, тут написанный. Почти сто лет назад. Помимо архивной ценности, он еще сам по себе изумителен. Суббота, шесть вечера, областная библиотека.

– Твоего в альманахе нет?

– «Мое» в последнее время – это представление откопанных артефактов. Именно это можно считать «моим». Забирайте – будет и вашим тоже.

– То есть ты переквалифицировался из поэта в архивиста?

– Был поэт, стал литературовед. Лопни мои глаза: я с 2007 года ни одной стихотворной строчки не написал. Слово «поэт» звучит короче и возвышеннее, с биографии, как татуировка, не сводится. Но в литературных баталиях один литературовед стоит роты виршеплетов.

– На твоей страничке «В Контакте» ты выкладываешь информацию о малоизвестных поэтах и их творчестве – это дань уважения им?

– Я читаю с пяти лет, много и большей частью поэзию, бзик такой. Однажды решил классифицировать поэтов по дням их рождений. Свободных дней в году практически не осталось! Тогда и родился проект «Поэты рождаются каждый день». Неофициальное название – «Ни дня без рюмки». Краткое представление плюс 12 стихотворений ежедневно. Конечно, интереснее знакомить не с ВИП-персонами, их-то помянут без моей помощи. То, что «В Контакте», – это своего рода бета-версия проекта.

– Среди поэтов, чьи дни рождения ты отмечаешь, есть самарские?

– Есть затея сделать региональный вариант. Только поэты Жигулевской луки. Но это куда сложнее. Часто не день, а хотя бы год рождения установить, и то счастье. Не исключаю, что дни смерти придется тоже задействовать. Название проекта менять придется. Официальное.

Я как-то составил список авторов, имеющих отношение к нашему краю до 20-х годов XX века, насчитал больше сотни. Потом в Литературном музее попытался прочесть лекцию под названием «100 поэтов Самарской Луки за 100 минут». Подумал, что интересно было бы о каждом рассказать хотя бы за минуту. Попробовал – не получилось, не успел.

«Голова не нужна – отрежь ее»

– Объясним ли твой поворот от творчества к литературоведению социально-политически? Можно ли это трактовать как внутреннюю эмиграцию, уход из современного творчества в поэтическое прошлое?

– У Пастернака есть знаменитые строки про вакансию поэта, которая «опасна, если не пуста». У меня дети маленькие, их папашке опасностей желательно сторониться. Литературовед может где-то притормозить, выбрать тексты, втиснуться в допустимый диапазон и формат. А поэт, охваченный священным безумием, рвет рубаху до пупа.

– Ты занимаешься также историей, краеведением. Как думаешь, нужны ли современному и будущему поколениям знания о прошлом?

– Каждый должен сам решать. Не нужны тебе знания, не нужны мозги, голова не нужна – отрежь ее. Будет удобнее. Не мыть, не причесывать, в рот пищу не заталкивать. Шутка.

Любой человек не появляется из ниоткуда. У него были родители, он живет на какой-то земле. Хочет или нет, с прошлым он связан больше, чем сам об этом знает. Простой пример: родителей у нас двое, дедушек-бабушек четыре, прадедушек-прабабушек уже восемь, в десятом колене предков уже больше тысячи! Есть закон сохранения вещества. Берем грубо по шестьдесят килограммов веса на человека, шестьдесят тонн родного вещества у тебя под ногами, вокруг, внутри. А когда-то оно жило и дышало.

– Сейчас самарскую крепость (крепость начала XVIII века, найденная археологами в этом году – «МК») законсервируют. Но денег в бюджете на 2015 год на продолжение исследования и музеефикацию объекта не заложено. Это значит, что крепость останется в прежнем состоянии на неопределенное время.

– Если бы горожане горячо возжелали, был бы там и музей со стеклянным пирамидальным куполом, и очередь не меньше, чем в Мавзолей в советские времена.

Я прочел объявление об открытии упомянутой крепости для свободного посещения в паблике с двадцатью тысячами подписчиков. К назначенному времени созерцать крепость явились, за вычетом сотрудников различных СМИ, два человека: я и мой старший сын.

Сами же горожане не готовы к тому, чтобы жить в историческом городе. Чтобы город что-то представлял из себя в культурном отношении, нужна постоянная битва за культуру, ежедневная работа.

– Какая это может быть работа? Как привлечь горожан, заинтересовать их крепостью?

– Да какая угодно. Должно быть несколько ключевых исторических мифов, связанных с нашим регионом. Когда мы говорим об истории России, у нас сразу возникают ассоциации: Киевская Русь, татаро-монгольское нашествие, война с Наполеоном… И история региона должна вызывать какие-то мгновенные четкие ассоциации. Крепость же – военное сооружение, объясните горожанам: кто воевал, с кем, почему? Не углубляюсь в детали, но точно не меньше пяти осад ведь было.

«Мифы сами себя начнут актуализировать»

– Какие мифы могут быть актуальны в истории нашего города?

– Есть профессионалы-историки, свою работу они делают добросовестно. То, что не хватает регулярного присутствия результатов их работы в общественном пространстве, – это не их вина. Это наша беда. Справимся с этой бедой – мифы сами себя начнут актуализировать.

Есть темы, которые уже сейчас не испытывают дефицита общественного внимания: «запасная столица» в Великую Отечественную войну, столица освоения космоса…

Я историк по образованию, искатель по натуре. Мне интересны темы, пока находящиеся в тени. Например, российская колонизация края началась по историческим меркам совсем недавно, а люди здесь живут с каменного века. Что за люди, как они жили, обязаны мы им чем-то, или, наоборот, остались они в полной, никому и ничему не наследующей пустоте.

– Насколько верно выражен образ Засекина в памятнике? Нам его показали как завоевателя-миссионера с хоругвью, хотя, наверное, правильно его было бы изобразить как строителя.

– Хоругвь – символична и абсолютно вписывается в заданные обстоятельствами рамки.

Если бы эти рамки было дозволено расширить, я бы поставил Зубка, – это вполне официальное прозвище князя, – на фоне пяти виселиц. В год, когда князь возвел острог, пять местных атаманов были им захвачены в плен. Князь зазвал их на службу, сулил вознаграждение. В марте следующего года Засекин казнил всех пятерых. Среди них был атаман Матвей Мещеряк. Сподвижник Ермака. Он возглавил казаков в Сибири после его гибели. Должен был бы, по совести, рядом с Ермаком остаться в памяти народной национальным героем. А не болтаться в петле в самарском остроге. Засекин, конечно, был конкистадором, завоевателем.

– Но до того, как сюда пришел Засекин, здесь существовало свое цивилизованное общество?

– И не одно. Местный ландшафт позволял сосуществовать разным социумам. Тогдашние казаки – люди воды, обитатели рек бассейна Дона, Волги, Яика. Система переволок связывала их воедино. А на берегу было степное государство Ногайская орда и люди степи – ногайцы.

Засекин строил перевалочные пункты для кораблей, что ходили от Астрахани до Казани. Товары нужно было охранять, в первую очередь от людей воды. Плыли от острога к острогу под охраной. Остроги использовали и как плацдармы для карательных акций.

На протяжении более столетия Самара существовала как казарма и тюрьма. Работали в ней вахтовым методом, отработал – смену сдал. Как на какой-нибудь полярной станции в Антарктиде.

Правда, очень скоро рядом появилась Болдырская слобода. Болдыри – это метисы, полукровки. Рожденные, очевидно, походно-полевыми женами от стрельцов-вахтовиков. Они и стали, по сути, первыми коренными самарцами.

Интересно, что бытовая память самарцев из этих событий почти полутысячелетней давности удержала всего одно имя. Не Засекина, даже не Мещеряка. А Богдана Барбоши. Это вольный атаман, самый непримиримый. На службу не шел, посулами, как Мещеряк, не соблазнился, вторгавшихся колонизаторов громил.

«В мировую литературу Самара вошла на немецком языке»

– Тебе как литературному архивариусу и историку не хочется как-то литературно оформить эти мифы?

– Хочется. Но такое оформление во многом уже произвели наши предшественники. Знаете, когда Самара впервые попала в литературу? Уже через полвека после строительства острога. Здесь с посольством Адама Олеария проплывал один из крупнейших поэтов немецкого барокко Пауль Флеминг. В одном из его сонетов Самара как раз и появляется. В еще одном сонете Флеминг изложил миф, связанный с Царевым курганом. В мировую литературу Самара вошла на немецком языке.

– Какой самый древний поэт в нашем регионе тебе известен?

– Очевидно, что жил он тут еще до российской колонизации. И у волжских болгар, и в Золотой Орде, и у ногайцев существовала письменная литература. Чуть ли не самое масштабное и потрясающее из литературных произведений этого периода устное, а не книжное. Создал его безымянный автор.

Я имею в виду «Илиаду заволжской степи», эпос об Идиге, которого в русской историографии именуют Едигеем. Ногайское государство, где обитал автор-инкогнито, находилось в центре бывших золотоордынских владений, и варианты этого эпоса разошлись чуть ли не по всем тюркоязычным народам Евразии. Эпос стоит того, чтобы с ним ознакомиться. Тем более что его действие происходит в наших местах.

– Ответственность за создание мифологии и концептов несут и власть предержащие, которые в последнее время культивируют мифологию через скульптуры и памятники. Но их культурная память очень избирательна и причудлива, и в результате их деятельности рядом со Швейком соседствуют Деточкин и «Золотая рыбка». Что положительного, отрицательного ты видишь в этой деятельности?

– Я солидаризуюсь с мнением историка Глеба Алексушина: чем больше памятников будет в Самаре, тем лучше — и для граждан, и для сохранения исторической памяти, и для развития туризма. Есть скульптура, значит, вокруг нее возникает определенное смысловое пространство. Ну и хорошо.

Конечно, есть опасность идиотизации этих смысловых пространств, как случилось с чудовищно размноженным Лениным. Ныне каменные лысины нам уже не втюхиваются, их функции приобретают, к сожалению, куда более объемные сооружения.

Но я о другом… Есть такая память, забвение которой автоматически выталкивает за пределы цивилизации. Цена, которую наша область заплатила в Великую Оте-чественную войну, – чудовищна. Потери мобилизованных на войну жителей нашего региона количественно сопоставимы с потерями Италии, главного союзника гитлеровской Германии. Доля наших погибших солдат в сравнении с такими же потерями в СССР выше почти в два раза. Погиб каждый двенадцатый из жителей нашего региона. Забывать такое нельзя.

Но не эта трагедия прошлого века оказалась для нас страшнейшей. Имя страшнейшей – голод. Только первую волну голода, а гребень ее пришелся на 1921 год, не пережил каждый пятый житель губернии. Первыми умирали дети. Если есть нечего, нечего совсем, первым истощает запасы жизни детское тельце.

В наших семьях хранятся фотографии дедов, ушедших на фронт и не вернувшихся. От детей фотографий не осталось. Да и прямых потомков они не оставили. Но каким же запредельным цинизмом веет от слов «никто не забыт и ничто не забыто». Мы забыли исхудавшие детские трупики. Сотни. Тысячи. Десятки, сотни тысяч.

Нет в Самаре памятника этой трагедии, трагедии голода – можно считать, что ее и самой, Самары, нет. 

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру